Музыка стиха, нежная дума и легкое сердце

Давно хотела поделиться парой мыслей про язык и отношения с ним, тут кое-что прямо в тему. Ольга Седакова о словесной хореографии на colta.ru
Пара важных для меня цитат:
Вот эта, прежде всего:
"Так вот, эти ее стихи (поздние стихи) были написаны в форме венка сонетов, то есть в предельно жесткой, очень искусственной старой форме. Сам сонет — довольно жесткая форма, но венок сонетов — это уже жесткость в квадрате! И я ее спросила: «Как же так, ведь теперь так не делают?» Она ответила: «Да, в молодости я бы на это не решилась, я писала только верлибры (а то, глядишь, и засмеют). Но теперь я могу себе это позволить». То есть всерьез, не для пародирования, обратиться к классической форме — это требует определенного мужества. Но — «теперь можно себе это позволить». Вопрос «устарелости» того или другого в технике стиха — это ведь вопрос общего мнения, всегда несвободного. «В наше время!..» и т.д. Кто, спрашивается, знает, что такое «наше время»? «Талант — единственная новость, которая всегда нова», как сказал Пастернак. Бесталанность — вот что вечно устаревшее, в какие бы эксперименты она ни пускалась."

"во время Данте было принято разделение на «поэтов» и «рифмачей». Поэтами — poeti — назывались те, кто писал на латыни, классическими метрами и, следовательно, без рифмы. А те, кто писал на народном языке и с рифмами, назывались rimatori, «рифмачи». Иерархия понятна: те, кто писал без рифмы, ставились выше. Предполагается, что рифма появилась не в латинской поэзии, а в прозе — как одна из риторических фигур. Почему в прозе? Для поэзии этот прием казался грубоватым. Поэзия требовала более сложных ходов, более тонких перекличек. В сложно устроенных строфах рифма звучала бы как какая-то погремушка. И в фольклоре рифма появляется не в высоких жанрах (былинах, балладах), а скорее в комических, низовых. Для нас, русских читателей, классическая поэзия (XVIII, XIX век) — это поэзия рифмованная и написанная регулярным стихом. Мы уже не чувствуем, если мы не историки, что рифма происходит из низких жанров… Мы полюбили ее с детства в лучших русских стихах."

"«случившийся» стих для меня — это не просто культурное, но в каком-то смысле космическое событие. Когда такая вещь удается, то что-то случается в мире. Может быть, что-то приходит в порядок. С.С. Аверинцев говорил, что он переживает любимые стихи как обереги. Они разгоняют подступающее зло. Я всегда чувствую такую — не социальную, а природную — роль поэзии. В ней происходит какая-то «очистительная» работа, что-то очищается. Или так: она пробивает замкнутость. Открывает вид на Другое."

"Теории поэзии Нового времени начинают с технических моментов: с жанров, метров, рифм и т.д. А средневековая поэтика начинала с поэта и с его даров. Л.В. Евдокимова изучила эти старинные «Поэтрии». Первый вопрос: кто может быть поэтом? Не тот, кто умеет рифмовать и хорошо владеет языком, — а тот, у кого есть некоторые определенные свойства. Среди этих даров, например, — «легкое сердце». А что такое «легкое сердце»? Это способность из печальных тем и сюжетов сделать прекрасное сочинение. Соответственно чем печальнее тема, с которой справляется поэт, тем этот поэт больше одарен «легким сердцем». И дальше даются признаки, по которым можно узнать, есть ли у человека «легкое сердце». Например, тот, у кого оно есть, легко принимает подарки. Еще один обязательный для поэта дар — «нежная дума». Это умение видеть перед собой отсутствующий предмет — и глядеть на него, любуясь. Говоря проще, это способность созерцания. Универсально ли это требование «даров» — или оно остается в Средневековье? Посмотрим на Пушкина: почти все его стихи — посвящения дамам написаны вдали от них. Перед ним, как он часто говорит, «встает образ». Вот это как раз и есть «нежная дума». Нежная не в тривиальном смысле, а в том, что она возникает как умственное видение, он его не касается, а любуется и описывает. Все, что требовалось от средневекового поэта, мы видим в Пушкине."

"Чтобы человек воспринимал поэзию, необходимы некоторые ментальные и даже психические навыки, которым очень мешает бытовая реальность — шум, торопливость, отсутствие навыка созерцания. Человек просто не может остановиться — и подумать ни о чем. Все у него сразу «для чего-то», все прагматично и опредмечено. А поэзия может восприниматься только умом, способным видеть вещь, которая «ни для чего», которая ничего определенного не «значит». Она есть — и все. Попробуй общаться с вещью, из которой ты ничего не выведешь. И это необходимый навык для читателя, так же как и для поэта."

Видео ревью: Anna Zworykina Perfumes на канале Maximilian Must Know

Originally published at Натуральная парфюмерия. You can comment here or there.

Anna Zworykina Perfumes на канале Maximilian Must Know:

Maximilian Heusler, ведущий канала и парфюмерный блоггер (видеоблоггер? Как это называется?) делится впечатлениями о моих духах:

Благодарна за теплые слова)) Макс рассказал про Дом призрак, Fallen leaves, Зеленое безумие и Казака молодого.

язык, мертвые слова и зомби

Этой весной мне повезло быть на лекции Дмитрия Константинова про современную фотографию, которая оказалась для меня, в своем роде, знаковой. Если кратко изложить все что было сказано, то останется один тезис «Фотография мертва».
Я тогда все собиралась написать про популярность зомби темы в современном искусстве: ведь куда ни глянь – зомби везде! «Гордость и предубеждение и зомби, Зомби и мы, мы зомби, зомби, Карл!
Это ведь неудивительно. Мертва ведь не только фотография – мертвым мертва литература, поэзия, парфюмерия вот еще чуть -чуть и тоже будет, со своим обычным опозданием.
С одной стороны, это даже освежает. Если мертва – ведь можно все, да? Самый адский ад, самый ужасный ужас уже сделаны, можно, наконец, перестать бояться сделать Плохо. Но как сделать хорошо? Вечный вопрос, отвечать на который не становится проще, даже если задает его один зомби другому зомби в рамках мертвого искусства.
Я помню, как мне лег на душу фрагмент из «Ночного поезда на Лиссабон», где специалист по мертвым языкам читает в книге мертвого революционера о его желании сложить слова по новому, изобрести новый португальский язык. *** Я думаю, это проблема всех, кто работает с языком так или иначе – язык на наших глазах становится мертвым, слова, которых нельзя избежать, столько раз эксгумировались и подверглись глумлениям, что использовать их, кажется, и вовсе невзможно. Любовь, мир, демократия, равенство и братство… Как? Как жить с этими словами?
Однажды на прогулке мы обогнали двух дам. Они обсуждали как меняются отношения в браке. Одна говорила другой, очень серьезно:
-- Понимаешь, влюбленность… ну, влюбленности уже нет. Но чувства становятся глубже, понимаешь?
Еще километр я шла, морщась, как от несвежего огурца. Муж говорит, мол, ее собеседница-то поняла, и вообще говорила она правильные вещи.
Так-то оно так. Но мне все равно жалко и противно, когда эти алхимические превращения описывают кондовым языком из брошюрки. Ну да, глубина, да, чувства, но божежмой…
Как бы придумать новый язык?

Многие художники увлекаются экспериментами, делают что-то заковыристое, непонятное, неясное – не из любви к эпатажу, а просто потому, что пытаются найти те единственно верные слова, которые не звучат фальшиво хотя бы в их собственной голове.
( дальше? )

из мемуаров князя Юсупова

 Не могу не вспомнить кусочек из мемуаров князя Юсупова, про витальность и доверие к жизни (он пишет о том, как его надул управляющий, поставив на грань разорения, и это уже после истории с бриллиантами, которые похитили из открытого ящика стола, и он не жалел что ящик не запер, ведь запертые ящики оскорбляют доверие к слугам, а слугам он доверял (правильно, кстати), и далее четко он держался своих принципов, хотя часто и есть было нечего):

"   Я, однако, знал, что Яковлев не прохвост, а просто безвольный человек. Потом, три года спустя, он явился с повинной, и я не удивился, узнав от него, что во всем этом деле он был только пешкой.
   Ирина от всех переживаний похудела и заработала нервное истощение. Я мучился, что частично сам в том виноват, к тому ж было больно столкнуться с предательством. Случилось это не в первый раз и, понятно, не в последний, но не доверять – не в характере моем, да и не в принципах. Одних недоверием оскорбляешь, других – искушаешь. За доверие свое я уж достаточно поплатился, но правилам своим не изменил."