Не помню, писала ли про фильм "Гений", если нет - вот, мой любимый кусочек из него. Все что вы хотели знать про работу редактора)))


Джуд Лоу отлично сыграл еще одного  высокофункционального социопата сильно увлеченного человека. Фильм и про одержимость, и про писательство, и про доброту и все прочее, в общем, отличный фильм. А, Колин Ферт прекрасен.

Читать Вулфа (биография которого и есть сюжет фильма) после него гомерически смешно.
"Лицо моего брата Бена, думал Юджин, похоже на чуть пожелтевший обломок слоновой кости; его высокий белый лоб покрыт узлами ярости, потому что он хмурится, как старик; его рот похож на нож, его улыбка — отблеск, пробегающий по лезвию ножа. Его лицо как лезвие, и как нож, и как отблеск света; тонкое, и яростное, и навеки прекрасно нахмуренное, а когда его твердые белые пальцы и хмурые глаза впиваются в вещь, которую он хочет починить, он резко и сосредоточенно дышит длинным острым носом. Вот почему женщины, взглянув на него, проникаются глубокой нежностью к его заостренному, шишковатому, всегда хмурому лицу; волосы у него блестят, как у маленького мальчика, они курчавятся и скрипят, как листья салата."

Или вот, например, хлещет полноводным потоком текст - граждане, это же тридцатые годы а какой вдруг прорыв странного:

" Внизу, в укрытой деревьями Билтбернской лощине, по рельсам прокатился гром и жалобно простонал гудок.
   Под городской ратушей в огромном уходящем вниз подвале открывались рыночные ларьки. Мясники в фартуках рубили свежие холодные туши, швыряли толстые отбивные на тяжелые листы грубой бумаги и, кое-как завязав, бросали их чернокожим мальчишкам-рассыльным.
   Исполненный чувства собственного достоинства негр Дж. Г. Джексон стоял в своей квадратной овощной лавочке между двумя неулыбчивыми сыновьями и деловитой дочерью в очках. Он был со всех сторон окружен наклонными полками, на которых были разложены фрукты и овощи, пахнущие землей и утром: большие кудрявые листья салата, пухлый редис, еще в сыром черноземе, стрелки молодого лука, только что сорванного с грядки, поздний сельдерей, весенний картофель и тонкокожие цитрусы Флориды.
   По соседству рыбник Соррел капающим черпаком извлекал из глубин эмалированного бидона со льдом мокрых устриц и ссыпал их в коробки из толстого картона. Широкобрюхие морские рыбы, карпы, форели, окуни лежали, выпотрошенные, на льду.
   Мистер Майкл Уолтер Крич, мясник, покончив с обильным завтраком из телячьей печенки, яичницы с грудинкой, горячих сухарей и кофе, сделал знак одному из мальчиков в ожидавшей у стены шеренге. Вся шеренга метнулась вперед, как свора гончих; он выругался и замахнулся на них топором. Счастливый избранник вышел вперед и взял поднос, на котором еще оставалось немало еды и наполовину полный кофейник. Так как ему надо было в эту минуту отправляться с пакетом, он поставил поднос на опилки у конца прилавка и обильно оплевал его, чтобы охранить от покушений товарищей. Затем он ушел, весело и злорадно посмеиваясь. Мистер Крич мрачно посмотрел на своих черномазых.
   Город настолько забыл о собственной африканской крови мистера Крича (одна восьмая по отцовской линии — старый Уолтер Крич от Желтой Дженни), что готов был предложить ему политическую должность. Но сам мистер Крич о ней помнил. Он с горечью взглянул на своего брата Джея, который, не подозревая, что ядовитые зубы ненависти могут затаиться и в братском сердце, в счастливом неведении рубил свиные ребра на собственной колоде и пел красивым тенором первые строки «Серого домика на Западе»:
   …и синие глаза сияют
   Лишь потому, что мой встречают взгляд…
   Мистер Крич злобно глядел на желтые скулы Джея, на жирное подрагивание его желтушной шеи, на крутые жесткие завитки его волос.
   «Черт побери,— думал он в томлении духа,— ведь он же мог бы сойти за мексиканца!»
   Золотой голос Джея близился к мигу своего триумфа, на последней ноте с благородной сдержанностью перейдя в высокий нежный фальцет и продержав эту ноту больше двадцати секунд. Все мясники перестали работать, и некоторые из них — дюжие отцы взрослых семейств — смахнули с глаз слезу.
   Огромный зал был зачарован. Ни одна живая душа не шелохнулась. Ни единая собака, ни единая лошадь. Когда последняя нота медленно замерла в прозрачно-паутинном тремоло, тишина, глубокая, как безмолвие могилы, нет — как безмолвие самой смерти, возвестила о величайшем триумфе, какой дано испытать артисту здесь, на земле. Где-то в толпе женщина испустила рыдание и упала в обморок. Ее немедленно вынесли два бойскаута, которые нашлись среди присутствующих, и тут нее оказали ей первую помощь в комнате для отдыха — один поспешно развел потрескивающий костер из сосновых сучьев, запалив его с помощью двух кремней, а другой наложил кровоостанавливающую повязку и завязал несколько узелков на своем носовом платке. И тут разразилась буря. Женщины срывали драгоценные кольца с пальцев, жемчужные ожерелья с шеи, хризантемы, гиацинты, тюльпаны и маргаритки с дорогих корсажей, а модно одетые мужчины в бенуаре ларьков швыряли помидоры, салат, молодой картофель, свеклу, свиные мослы, рыбьи головы, мидии, бифштексы и свиную колбасу. Между ларьками расхаживали содержательницы алтамонтских пансионов, вынюхивая и высматривая выгодные покупки. Рост и возраст у них был разный, но всех их отличала решимость торговаться до конца и воинственно сжатые губы. Они рылись в рыбе и овощах, царапали кочны капусты, взвешивали на ладони луковицы, ощипывали салат. Только зазевайся, тебя обдерут как липку. А если довериться ленивой черномазой транжирке, она изведет зря припасов больше, чем настряпает. Они сурово посматривали друг на друга с каменными лицами — миссис Баррет из «Гросвенора» на миссис Невнл из «Глен-Вью»; миссис Эмблер из «Колониал» на мисс Мейми Физерстоун из «Рейвенкреста»; миссис Ледбеттер из «Бельведера»…"


Но что можно Вулфу, нельзя мне. И если мне доводится что-то писать, я все время теперь вспоминаю:
- Her eyes were blue.
 - Better.
"А вот чаю мы бы с удовольствием выпили, — примирительно сказал пастор и обезоруживающей улыбкой подавил в сестре пробивавшиеся ростки раздражения. — «Ассам», и заварите, пожалуйста, покрепче, чтобы заиграло его подлинное красное золото." - этот кусочек из "Ночного поезда на Лиссабон" я каждый раз вспоминаю, когда завариваю на завтрак Ассам. Все-таки очень важная книжка. Там много интересных вещей "на подумать", но особо я вспоминаю то первое впечатление героя, который из снежной зимы приехал в Лиссабон.
Лиссабон даже в туманную, дождливую зиму ошеломляет светом, кажется, что он обрушивается на голову и лишает тело веса. Волшебство!
А вот еще любимый мной кусочек - про то, что лишать себя крыльев, раз уж они есть - удручающее варварство. Если мы можем мечтать и улетать мыслью далеко - как можно это отбросить?
"Это ошибка, бессмысленный акт насилия, когда мы сосредотачиваемся на «здесь и сейчас» в полном убеждении, что ухватываем самое существенное. А было бы куда важнее, уверенно и спокойно, с невозмутимым юмором и соразмерной грустью обживать то временное и многомерное пространство, что, собственно, и есть мы. Почему мы жалеем людей, которые не могут путешествовать? Потому что они, не имея возможности распространяться во внешнем мире, и во внутреннем не могут простираться, не могут умножать себя — они лишены возможности совершать дальние путешествия в самих себя, чтобы открывать, кем и чем другим ты бы мог стать."
Моя рыба будет жить – вещь по-настоящему прекрасная. В ней всего вдоволь – кошмаров, страха, ненависти, боли, любви и красоты, настоящий «Cruel, Crazy, Beautiful World»
Автор – американка японского происхождения, литературовед, флористка, кроме того, она, как нам пишут, «была удостоена сана буддийского священника» - и, читая, понимаешь, что не соврали.
Начинается она так, как я бы начала свой идеальный роман: с того, что на берегу маленького острова Британской Колумбии писательница в состоянии «паузы» находит запаянный в пластиковые пакеты для заморозки дневник японской школьницы, который написан в книге «В поисках утраченного времени» Пруста, (ага, а Платонов бежал за школьником и думал…), ну то есть не в самой книге, а в дневнике, который создан из книги руками японской хендмейд умелицы. И дневник начинается так: «Привет! Меня зовут Нао, и я – временное существо. Ты знаешь, что такое временное существо?»
И, в общем-то, это начало - лучшая иллюстрация принципа, по которому построен текст, тут и штаны времени, и кот Шредингера, и единая двойственность, все в одном, и это прекрасно.
Одна из главных в романе - завораживающая меня тема отношения текста и того, кто его читает. Рука судьбы, поцелуй бога – текст, который находит своего читателя, и в результате этой встречи меняется читатель, меняется текст, меняется весь мир. Когда мы обсуждали с мужем Другие барабаны, он вспомнил Liber mundi розенкрейцеров, и тут она вспоминается тоже, вместе с «Мир есть текст», и всеми прочими мировыми книгами.
Японская школьница, канадский любитель выращивать деревья, старушка-монахиня, летчик –камиказде, страдающий манией самоубийства отец-неудачник, у каждого своя линия, но как хитро они переплетены! Книгу можно разобрать на цитаты и совершено непонятно где остановиться, там прекрасно буквально все.
Для меня она ценна, пожалуй, тем ощущением соприкосновения с божественной гармонией, которое возникает, если впустить в себя все хитросплетения сюжета и позволить им ожить. И под сердцем, там, где у героев бьются рыбки, открывается окошко и из него выпархивает птица.
Волну нельзя победить. Зато она может победить тебя, и это будет самым лучшим плохим выходом из ужасной ситуации. Этот самый ужасный конец вместо бесконечного ужаса. Море и есть источник всех побед и поражений, смерти и жизни. Которая вечна, однако же «на время». Которая жестока, безумна, но прекрасна.
Предупреждений тоже следовало бы написать – тут есть очень печальные моменты, и совсем не рекомендовала бы я ее тем, у кого есть романтичные представления о Японии, если хочется их сохранить, темная сторона там во весь рост.
Но это, пожалуй, одна из лучших книг среди тех о которых я писала в последнее время.
Забытое королевство - экзотический роман о потерянном рае.
Потрясающе этнографичный, отлично написанный роман о скрытом далеко в горах прекрасном городе на границе Тибета и Китая. В 1949 году рай перестал быть. Тут текст удачно совместил лучшие черты мемуарной литературы и, собственно, художественной.
Любовные, подробные бытописания, пейзажи, судьбы - все сплетено в пестрый, но неутомительный ковер. Читается на одном дыхании.
Удивительный для меня урок: в этих живых, трепещущих на страницах любви и тоске, столько внутренней тишины, что звук получается чистым и очень сильным. Мне кажется, в этом суть особого мастерства, и человеческого и писательского.
И, конечно, в резонанс зазвучала мая память о Нячанге. У каждого свой потерянный рай.
Мир глазами Гарпа  Джона Ирвинга - совершенно чумовая литературная феерия.
Говорят лучшие фильмы - о том, как снимают кино, так вот, романы из лучших - про то, как пишут романы.
Конечно, там есть и будто бы остроактуальные темы: феминизм, проблемы гендерного равноправия, обаятельнейшая героиня транссексуал, и всякое такое, но это совсем не коньюнктура. Впрочем, может я и зря - роман был опубликован в 1978 году, а на русском языке читается как супер-злободневный. Возможно, это то самое "отстали на 40 лет". И даже скорее всего.
Однако, кроме острых, вечных тем там более чем достаточно. И очень здорово видеть, как они - вечные и злободневные, смыкаются, перетекают друг в друга и порождают текст.
Я уже цитировала оттуда кусочек про приготовление еды и осмысленность дня. В "Последнем самурае" самый смак достается лингвистам, а здесь - тем, кто хотя бы балуется текстописанием. В некоторых местах я обливалась слезами от смеха, нет, это правда дико смешно.
И сам текст смешной. Такой яркий карнавал из ужасно странных персонажей, сюжетов сложившихся и не сложившихся романов, старый медведь велосипедист, клоуны, собака на цепи, акробат, который ходит на руках, феминистка, женщины с вырезанными языками, писатели, издатели, бывший нападающий, дети, родители, романы-измены-романы, настоящие и мнимые ужасы. Кошмарный бурлеск, который обладает особым очарованием. В _обычных романах_ вводят одного эксцентричного персонажа, приезжую тетку в отвратительной шляпке или полковника-инвалида, чтоб оттенить нормальность остальных, а здесь каждый персонаж - изюминка, и изюм этот насыпан так щедро, что душа радуется.
Отдельно стоит отметить конец: автор не поленился нам рассказать о жизни _каждого_ героя до самого конца, это, с одной стороны, здорово, с другой - "там ВСЕ умерли".
А, да, и кстати. Это лучшее из всего, что я читала на тему о "янебоюсьсказать".
Последний самурай - не про японцев совсем, и автор не японка, а покатавшаяся по миру американка.
Он странный. Мне кажется нужно быть лингвистом или филологом, чтоб поймать полный кайф от этого текста.
Он и о том, чем плох мезальянс. В том числе тупо: потерей времени. Знакомая ситуация: писать письмо целую ночь, письмо, которое никогда не будет прочитано просто потому что лень. Честно, бросать свою душу в бытулке в океан - куда более эффективный и безопасный способ.

И там прекрасная линия музыканта, который показывает, какое же безумие играть мелодию _один единственный раз_, это просто восторг.
Довольно милая и трогательная линия про человека, который вместил в себя мир и зря. Про виртуозное применение "психологической амортизации" и про сопутствующую амортизацию организма.
"Как-то раз Ред Дьявлин помог одной паре удочерить ребенка из Румынии. Пара съездила в Румынию, посетила детдом, а вернувшись в Великобританию, решила удочерить маленькую девочку. Засели за румынский, поговорили с усыно-вителями румынских детей, сунулись с документами и узнали, что шансов нет. Обе они были женщины, так что им не хватало одного мужчины, а одна женщина была лишняя. Пара яростно боролась, живописала условия жизни в детдоме, но правила есть правила, и делать нечего.
Пара вышла на улицу и села, дрожа под солнцем. Тут по счастливому стечению обстоятельств подошел Ред Дьявлин. Он опять потерял работу, так что времени у него был вагон.
Что с вами? спросил Ред Дьявлин.
Они рассказали, и он обещал помочь.
Пара совершенно уверилась, что правила есть правила, и решила, что он предлагает на одной из них жениться. Ред Дьявлин расхохотался. Сказал, что женат. Сказал, что съездит в Румынию и заберет ребенка. Пара терпеливо объяснила, что нельзя без документов об удочерении вывезти ребенка из Румынии и ввезти в Великобританию.
Да неужели? спросил Ред Дьявлин.
На румынском он знал слова три. Может, они всегда означали «Ой, да бросьте», но если нет, то стали означать ровно это, когда с ними покончил Ред Дьявлин. Он поехал в детдом и затребовал эту девочку, а когда кто-нибудь возражал, произносил свои три румынских слова и, короче говоря, через три дня уехал с девочкой из Бухареста.
Кое-кто провозит детей через границу контрабандой в багажнике. Кое-кто прячет их под одеяло и надеется на удачу. Когда Ред Дьявлин подъехал к погранзаставе, девочка сидела рядом с ним.
Чиновник: Где ее бумаги?
Ред Дьявлин: У нее нет бумаг.
Ред Дьявлин объяснил ситуацию.
Простите, но ей придется вернуться.
Ред  Дьявлин объяснил ситуацию еще раз.
Я сочувствую всей душой, уверяю вас, но ничего поделать не могу.
Еще как можете, сказал Ред Дьявлин. Сказать-то может всякий, но Ред Дьявлин взаправду в это верил, и, едва он так говорил, люди, которые просто делали свою работу, бросали делать свою работу. Он с девочкой вернулся в Великобританию и отправился побеседовать с чиновницей из социальной службы.
Тут нашла коса на камень. Чиновница сказала, что просто делает свою работу, а Ред Дьявлин сказал Ой, да бросьте, но она не ответила Ну так и быть, она возразила ему, что Правила есть правила. Ред Дьявлин снова сказал Ой, да бросьте, и на сей раз чиновница ответила, что ничего не может поделать. Ред Дьявлин сказал Еще как можете, и чиновница ответила Я связана по рукам и ногам. Они проговорили целый час, и за весь разговор Ред Дьявлин ни разу не повысил голос, не сказал Но КАК ЖЕ ТАК, или Вы что, не ПОНИМАЕТЕ, или Вы представьте, что это ВАШ ребенок. Они говорили, говорили, говорили, говорили, говорили, и даже после часа с Ред Дьявлином чиновница не сказала Ну так и быть, но сказала, что попробует помочь. Короче говоря, девочка осталась. И таких историй случались сотни, но потом его взяли в заложники."

Много много вставных историй, лингвистических казусов и трогательных подробностей. И кажется, что все сумасшедшие. Это если вокруг не оглядываться. Если оглянуться, понимаешь, что текст - отличное отражение.

"Если бы у меня был настоящий меч, я бы тебя убил." У наших мам меч всегда настоящий.  Поэтому и дети такие, ага. Название книги понятное, написанному - верить.
Еще один прекрасный роман. В отличие от Экватора, там никаких бурь нет.
Довоенная Япония, три сестры, проблемы сватовства, замужества. Повествование движется шажками мелкими, как японские дамы в традиционной обуви и кимоно. Через 2-3 сотни страниц в это втягиваешься, перестаешь ждать "что же дальше", потому что ясно, что дальше будет то же самое. Те же вопросы, куда посадить гостя, что на обед, как вежливо составить письмо, как запудрить дефект на лице. Впрочем, если задуматься: это ли не наша жизнь?
И замедляешься вслед, и начинаешь спокойнее мыть посуду, и вытирать пыль. И читать-читать-читать.
Пару раз в самом начале мое феминистское эго встрепенулось возмущенно: "Wtf??? Показывать жениху рентген???" но потом успокоилась. Вот там вот так, посмотри как оно.
Тут катострофа, которая остается за рамками книги, надвигается очень медленно, но наше знание истории не дает забыть о ней. Поэтому то так хорошо почитать про любование сакурой. В последний раз в том, прежнем мире. Который никуда не торопился, но все равно подошел к концу.
Роман Мигела Соузы Тавареша  Экватор потряс меня своим совершенством.
Абсолютно традиционное построение, неторопливое повествование, и ничего особо непредсказуемого нет, если читать внимательно, но как великолепно выстроен текст! Маленький камушек падает, еще один, еще два, и мы уже знаем, что сойдет лавина, и подозреваем, что случится, просто не знаем когда и после какого именно камушка.
Чем закончится все с главным героем я догадалась на сотой странице и дальше с неослабевающим интересом следила, как автор приведет нас к очевидному. Призрак беды, который сгущается на десятках первых страниц над главным героем: симпатичным романтиком-циником, не без недостатков, но с надеждами, завораживает. Что станет с этим, таким живым, таким же как мы, человеком? Да понятно что.

Для меня этот роман - в том числе про то, что всегда нужно очень внимательно смотреть, какие именно идеалы кормишь собственной плотью, кровью, и, в конечном счете, жизнью. Точно ли они твои? Точно ли именно на них не жалко крови? А если присмотреться? И еще про то, что всегда нужно верить в то, что говорят. Нет, властьимущие не лгут. Просто иногда очень сложно поверить, что они говорят именно это и именно на это  герой уже подписался. Какая ловушка! "Был брошен вызов Луишу-Бернарду, его жажде приключений и открытий, его чувству долга и служения благородному делу, сходства его образа мыслей и склада характера, и, что самое главное, как сказал Жуан — его внутренней потребности в широком, неожиданном альтруистическом жесте, которым он мог бы оправдать свою доселе комфортную и праздную жизнь."
Кстати, женщины тоже не лгут. Нужно верить, когда говорят такое, во что поверить невозможно: это основа безопасности, которой пренебрег несчастный Луиш Бернарду.

Мне кажется, вся история расставания с Лиссабоном на три года, чтобы провести их в полнейшей дыре, на островке на экваторе, очень португальская. Герой собирает книги по счету на три года, граммофон, пластинки, бумагу - там ведь ничего нет. Смотрит с палубы, как белый город уменьшается, отдаляется. И ставит в душной тропической ночи пластинки, слушает итсльянскую оперу, совершенно один во всем мире. Вся глубина португальского Saudade в этой линии, ну а я, как русская, просто пролила море слез.

Знающие историю читатели пишут еще, что вся романтическая интрига -  геополитическая метафора, если на минуту задуматься - да, этот слой становится очевидным. Но живым рассказ от этого быть не перестает. И конечно, прочитав в очередной раз о колониальных политиках и прочем, становится довольно очевидным увлечение западных философов и художников социалистическими идеями, потому что ну невозможно же.

Плюс ко всему в романе есть масса интересного - и история, и национальные характеры, и тонна экзотики, и любовь и ревность, страсть, интриги, секс, наркотики, рокнрол, шантаж,бюрократические ужасы. Невероятно, как много всего уместилось в довольно стройный текст, сколько в нем оказывается внутренних рифм, которые находишь с острыми вспышками удовольствия: "ух ты, а вот еще что он хотел сказать"!

В общем, совершенно роскошный роман, но грустный, без всяких хэппи ендов, так что имейте в виду.
Кошкин стол Майкла Ондатже сложнее и лучше, чем может показаться на первый взгляд, а он и на первый взгляд хорош.
Теперь, когда прошло немного времени, я могу вспоминать роман целиком. И то, что заслоняло от меня очарование повседневного повествования: аромат горящей пеньки, серебряные соусники со сгущеным молоком в шлюпке и прочие прекрасности, открывается: перспектива. Это роман про путешествие, про взросление и не взросление. Про следы, которые оставляет любовь и не-любовь.

И маленькая вставная новелла, которая, если отойти на то расстояние, чтоб обозреть текст в целом, нравится мне чуть ли не больше чем целое. Про утрату невинности – оно происходит не тогда когда поддаешься на соблазн, а тогда, когда, открыв глаза, расплачиваешься по всем счетам. Отдавая то, чего дома не знаешь. То есть нет, это не про утрату, а про обмен ее на опыт, потому что можно утратить и не получить взамен ничего. Собственно, в этом разница между двумя героинями, как мне кажется. Одна пишет другой: "«Переживи отчаяние в юности и никогда не оглядывайся назад», — сказал один ирландец." - но кто же прислушивается к хорошим советам.
В общем, мне очень понравилось, наверняка я и еще перечитаю.
И вот еще - очень отрадно читать про любовь к стране, которая не затронула души: от этого воспоминания о ней обретают сладость. Я не полюбила Шри-Ланку, но теперь немного могу понять, за что ее любят другие.
«Не отпускай меня» Кадзуо Исигуро – антиутопия, написанная изумительно сдержано и скупо, но способная ужаснуть и удивить. Следующий роман про дворецкого – на мой вкус, куда мягче и спокойнее, а Велика – прихотливее и страшнее, но «Не отпускай» впечатлил меня больше всех именно своей сдержанностью. Оттого-то, наверное, он так пугает многих читателей: когда основная работа остается на долю собственного воображения, то масштаб фигур умолчания достигает впечатляющих величин.
Этот самый заговор молчания, когда вроде бы и «говорят, но не говорят», как мне кажется, и есть причина, по которой читатели пишут о длительном послевкусии и отвращении. Не вглядишься в это внимательно, потому что уж очень страшно. Страшно разглядеть собственный страх. И особенно интересно в этом смысле было читать отзывы и рекомендации. Дальше будет с некоторыми спойлерами, предупреждаю.
В самом деле, страшно! А жизнь вокруг – не страшная? Настоящий, ледяной, и очень бытовой ужас узнавания: разве мы не встречались так с бывшими одноклассниками или одногруппниками – когда они сидят, например, стремя телефонами и довольно маловменяемы, и обменяться получается только короткими репликами. Нуу, у них же проект, бизнес, а не то чтобы кто-то стал отнимать у них жизнь по частям в совершенно буквальном, а не переносном смысле. Ээ, правда? Разница настолько велика? Ведь в результате получается то же самое. А навязшая в зубах и часто правдивая даже фраза «я тебе жизнь отдала» - не страшно? Мне – страшно.
Вполне вероятная причина «отвращения и депрессии» читателей, как мне кажется, в том, что каждый поневоле сам себе задает вопрос: «А я? А чему служу я? В чем смысл моей жизни? Что я сделал _по собственному выбору_?» Героиня выбирает свой путь – а что каждый из нас выбирает для себя? Каждый день, при том, что у нас будто бы есть эта свобода выбора? Наш выбор – лучше? Полнее? Делает ли он нашу собственную жизнь более осмысленной? Вот страшные вопросы.
Героиня идет «туда, где ей положено быть»- а мы? Чем ее выбор хуже нашего, и хуже ли вообще? А если хуже – то наша жизнь должна быть лучше, а она лучше?
И еще с другой стороны, приходит в голову крамольное сравнение с другими популярными книгами. Значит, одного мальчика растить как свинью на убой – нехорошо, конечно, но, в общем-то, простительно, а если целый Хог, простите, Хейлшем – то фу фу? Если взять одного героя и использовать с умом – можно добыть спасение для десятка, а то и более человек, чем не смысл, если уж вопрос в математике? Ой, я, как сказала другая героиня, уже захожу слишком далеко, если еще чуть дальше – мы обнаружим следующие примеры жертвования в истории и литературе, да? Ладно, не буду.
Еще тут, конечно, не прошла стороной и восточная доктрина служения и долга. Путь, служение, и заданное положение дел. Эти люди живут для пользы, и их жизнь – полезна. Вот такое вот понятие о долге. А мое, твое, ваше – лучше?
Ну и вишенка на торте: о творчестве. «Гуманность» экспериментального интерната не в том, чтобы доказать окружающему миру существование душ. «Творчество» формирует убежище. То, которое, по словам героини, никто не в силах отнять, что бы с ней не случилось. «Когда у меня настанет более тихая жизнь в том центре, куда меня пошлют, Хейлшем будет там со мной, надежно спрятанный у меня в голове, и отнять его у меня никто не сможет».

И, конечно, не могу не восхищаться тем, как это сделано. Великолепно!

Впрочем, особо нервным и чувствительным все-таки не рекомендую. Мне вот понравилось, но за всех не поручилась бы, многие пишут про отвращение и депрессию.
 
 Не могу не вспомнить кусочек из мемуаров князя Юсупова, про витальность и доверие к жизни (он пишет о том, как его надул управляющий, поставив на грань разорения, и это уже после истории с бриллиантами, которые похитили из открытого ящика стола, и он не жалел что ящик не запер, ведь запертые ящики оскорбляют доверие к слугам, а слугам он доверял (правильно, кстати), и далее четко он держался своих принципов, хотя часто и есть было нечего):

"   Я, однако, знал, что Яковлев не прохвост, а просто безвольный человек. Потом, три года спустя, он явился с повинной, и я не удивился, узнав от него, что во всем этом деле он был только пешкой.
   Ирина от всех переживаний похудела и заработала нервное истощение. Я мучился, что частично сам в том виноват, к тому ж было больно столкнуться с предательством. Случилось это не в первый раз и, понятно, не в последний, но не доверять – не в характере моем, да и не в принципах. Одних недоверием оскорбляешь, других – искушаешь. За доверие свое я уж достаточно поплатился, но правилам своим не изменил."

Давно хотела поделиться парой мыслей про язык и отношения с ним, тут кое-что прямо в тему. Ольга Седакова о словесной хореографии на colta.ru
Пара важных для меня цитат:
Вот эта, прежде всего:
"Так вот, эти ее стихи (поздние стихи) были написаны в форме венка сонетов, то есть в предельно жесткой, очень искусственной старой форме. Сам сонет — довольно жесткая форма, но венок сонетов — это уже жесткость в квадрате! И я ее спросила: «Как же так, ведь теперь так не делают?» Она ответила: «Да, в молодости я бы на это не решилась, я писала только верлибры (а то, глядишь, и засмеют). Но теперь я могу себе это позволить». То есть всерьез, не для пародирования, обратиться к классической форме — это требует определенного мужества. Но — «теперь можно себе это позволить». Вопрос «устарелости» того или другого в технике стиха — это ведь вопрос общего мнения, всегда несвободного. «В наше время!..» и т.д. Кто, спрашивается, знает, что такое «наше время»? «Талант — единственная новость, которая всегда нова», как сказал Пастернак. Бесталанность — вот что вечно устаревшее, в какие бы эксперименты она ни пускалась."

"во время Данте было принято разделение на «поэтов» и «рифмачей». Поэтами — poeti — назывались те, кто писал на латыни, классическими метрами и, следовательно, без рифмы. А те, кто писал на народном языке и с рифмами, назывались rimatori, «рифмачи». Иерархия понятна: те, кто писал без рифмы, ставились выше. Предполагается, что рифма появилась не в латинской поэзии, а в прозе — как одна из риторических фигур. Почему в прозе? Для поэзии этот прием казался грубоватым. Поэзия требовала более сложных ходов, более тонких перекличек. В сложно устроенных строфах рифма звучала бы как какая-то погремушка. И в фольклоре рифма появляется не в высоких жанрах (былинах, балладах), а скорее в комических, низовых. Для нас, русских читателей, классическая поэзия (XVIII, XIX век) — это поэзия рифмованная и написанная регулярным стихом. Мы уже не чувствуем, если мы не историки, что рифма происходит из низких жанров… Мы полюбили ее с детства в лучших русских стихах."

"«случившийся» стих для меня — это не просто культурное, но в каком-то смысле космическое событие. Когда такая вещь удается, то что-то случается в мире. Может быть, что-то приходит в порядок. С.С. Аверинцев говорил, что он переживает любимые стихи как обереги. Они разгоняют подступающее зло. Я всегда чувствую такую — не социальную, а природную — роль поэзии. В ней происходит какая-то «очистительная» работа, что-то очищается. Или так: она пробивает замкнутость. Открывает вид на Другое."

"Теории поэзии Нового времени начинают с технических моментов: с жанров, метров, рифм и т.д. А средневековая поэтика начинала с поэта и с его даров. Л.В. Евдокимова изучила эти старинные «Поэтрии». Первый вопрос: кто может быть поэтом? Не тот, кто умеет рифмовать и хорошо владеет языком, — а тот, у кого есть некоторые определенные свойства. Среди этих даров, например, — «легкое сердце». А что такое «легкое сердце»? Это способность из печальных тем и сюжетов сделать прекрасное сочинение. Соответственно чем печальнее тема, с которой справляется поэт, тем этот поэт больше одарен «легким сердцем». И дальше даются признаки, по которым можно узнать, есть ли у человека «легкое сердце». Например, тот, у кого оно есть, легко принимает подарки. Еще один обязательный для поэта дар — «нежная дума». Это умение видеть перед собой отсутствующий предмет — и глядеть на него, любуясь. Говоря проще, это способность созерцания. Универсально ли это требование «даров» — или оно остается в Средневековье? Посмотрим на Пушкина: почти все его стихи — посвящения дамам написаны вдали от них. Перед ним, как он часто говорит, «встает образ». Вот это как раз и есть «нежная дума». Нежная не в тривиальном смысле, а в том, что она возникает как умственное видение, он его не касается, а любуется и описывает. Все, что требовалось от средневекового поэта, мы видим в Пушкине."

"Чтобы человек воспринимал поэзию, необходимы некоторые ментальные и даже психические навыки, которым очень мешает бытовая реальность — шум, торопливость, отсутствие навыка созерцания. Человек просто не может остановиться — и подумать ни о чем. Все у него сразу «для чего-то», все прагматично и опредмечено. А поэзия может восприниматься только умом, способным видеть вещь, которая «ни для чего», которая ничего определенного не «значит». Она есть — и все. Попробуй общаться с вещью, из которой ты ничего не выведешь. И это необходимый навык для читателя, так же как и для поэта."
А еще у меня большое счастье: я втянулась и прочитала Побег Куманики. И сейчас читаю Клены. Получилось, наконец, замедлиться достаточно, чтобы нырнуть в текст с головой, до этого сколько делала попыток - ничего не получалось. Но как же хорошо!
И какое счастье читать текст, в котором есть и первое и второе дно и третье, особенно после тех, которые вовсе без дна, и автор еще расскажет что ты, читатель, должен усвоить. А тут сам думай. Хотя, признаться, я читаю немного как Петра, с телефоном, "посмотреть в гугл киммерийские сумерки" - ну так а на что еще нам телефон?
Зачем-то прочла отзывы. "Сразу скажу, я вообще не поняла, что это, о чем и для кого, ощущение только, что главный герой явно не в себе, да и остальные тоже необычные люди." Надо взять, что ли, себе подпись, "необычный человек" - ой, уже взяла, на сайте что-то такое и есть. Ну вот. В общем, если вы непонятно кто и любите гуглить по ходу чтения (или кругозор позволяет не гуглить, это даже лучше, с какого-то порога гугл уже не помогает) и вдруг еще не читали, что маловероятно - читайте.
Хотела еще про Экватор написать, но, наверное, в другой раз.
А у вас что нового из книжных удовольствий?

Синий

May. 4th, 2016 07:38 pm
А еще меня радуют книги. Очередная книга о цветах из библиотеки мужа – «Синий. История цвета» Пастуро. Книга историка, но книга о цвете. Правда ли что древние греки не видели синий цвет, ведь в сохранившихся источниках почти нет слова «синий», а море у них то зеленое то цвета вина? (нет, неправда), как синий цвет возник будто бы из ниоткуда, стал цветом королей а потом мигрировал в джинсы работяг? Изумительная книга, с огромным списком источников, получила море удовольствия. Теперь читаю другую его книгу и хочу третью, про историю полосок.
У мужа период увлечения творчеством португальского гения Пессоа. Дошло дело до стихов, и я, вспомнив свои прошлогодние попытки чтения его переводов, категорично заявила, что с переводчиками ему не повезло.
Дима удивился – мол, они так заботятся о том, чтобы перевести хорошо! Про это написано столько статей и очерков. Но что с этого толку, возражала я, если невозможно продраться через 2-3 страницы этих стихотворных переводов? Попытки проглотить их рождают одно чувство: «это не русский язык и это не стихи». Но в самом деле, специалисты ведь не зря трудились? Почему же я так категорична?
Как есть романы для тех кто пишет, есть и стихи для поэтов, и, видимо, есть поэтические переводы для поэтических переводчиков. Это не значит что они хуже – просто я полагаю, что для того, чтобы получить от них настоящее удовольствие, нужно знать язык оригинала, стиль автора и тонкости португальского стихосложения. Если я, например, этого не знаю – увы, я не смогу оценить перевод, который (зато) сохранил авторскую уникальную манеру рифмовки и размер, потому что по-русски это для меня выглядит мертворожденным стихом. Ну неживое это. Что, в общем, в некотором роде даже логично: тот ритмический строй, что в португальском звучит музыкой, в русском звучит … да никак. Но, повторюсь, возможно, люди знакомые с оригиналом как раз оценят точность работы переводчика.
Но я, с моим утилитарным отношением к поэзии, обычно люблю другие переводы, переводы для обычных людей. Часто на них ругаются профессионалы, мол, неточно, не то (впрочем, если переводчик не изменяет в угоду языку, а перевирает идею автора, я тоже возмущаюсь). Но мне что с той формальной неточности, если в результате получилось живое, дышащее стихотворение, которое имеет смысл и мелодию? Можно бы было называть такое «фантазиями на тему», но для этого, наверное, совсем нужно отказаться от эго. В общем, как простой читатель я хочу читать хорошие стихи, даже если это переводы. Если это стихи или проза на родном языке – я часто и с радостью прикладываю усилия, чтобы понять, в чем соль, что хотел сказать автор, сознательно допуская неровности. Но в переводах у меня нет возможностей, поэтому я остаюсь простым потребителем.
И вдруг оказалось, что и среди переводов Пессоа есть такие, которые делают меня счастливой!
Например, я оценила переводы Левитанского и Слуцкого. Они дают мне то, чего я жду от стиха – русские мелодику и ритм. Возможно, тут еще вкралась разница гетеронимов – Пессоа был большой затейник и писал стихи и прозу в трех разных ипостасях. У каждой была своя история, язык и стиль, имя и гороскоп. В этих я пока не разобралась, спешу поделиться тем что меня очаровало. Это стихотворение Алваро де Кампоса «Там я не знаю где» в переводе Слуцкого. Попробуйте проговорить его – за рваностью строчек скрывается довольно точный ритм, очень вокзальный, потерянный, с головокружением, дрожью, стуком колес. И вместе с тем тональность переживания очень португальская, как мне кажется. Ну и вообще я люблю вокзальные стихи.

Колокол на вокзале, перед дорогой...
Не торопите меня этим гулким звоном!

Я хотел бы побыть еще здесь, на вокзале души моей,
в тишине и покое, покуда ко мне не приблизился
этот поезд железный, который меня увезет,
чтоб уже не вернуться,
и пока не почувствую я, что и впрямь уезжаю,
и пока на подножку вагона не стану ногой,
не отвыкшей дрожать всякий раз, когда я уезжаю.

Мне хотелось бы в этот час, на перроне еще
не ушедшего дня,
покурить, еще будучи связанным с жизнью вчерашней.
Эта жизнь бесполезная, которую лучше б и вовсе
покинуть,-
говорите, тюрьме подобна?
Ах, какое значенье это имеет! Ведь если я узник
этой тюрьмы огромной - то о размерах
собственной камеры стоит ли думать?


Поезд уже отошел от соседней станции.
Меня начинает поташнивать от сигареты...

Прощайте, прощайте, прощайте, все,
не пришедшие
со мною проститься,
о семейство мое, существующее лишь условно...
Прощай, мой сегодняшний день, о перрон неушедшего
дня,
прощай, моя жизнь, прощай!
Остаться, словно пакет, оставленный кем-то,
по ту сторону полотна, под охраной толпящихся
пассажиров.
Быть обнаруженным сторожем, когда поезд отойдет
от перрона:
"Что за рассеянный тип здесь оставил это?"
Остаться, думая об отъезде.
Остаться, понимая, что правильно сделал.
Остаться, чтоб умереть не сразу...
Я отправляюсь в грядущее, как на трудный экзамен.
А вдруг этот поезд никогда не придет и господь меня
пожалеет?

Я на вокзале - ах, это пока не более чем метафора.
Я человек весьма представительный с виду.
Можно со стороны подумать, что я долго жил
за границей.
У меня манеры вполне воспитанного человека.
Я сам поднимаю свой чемодан - брать носильщика
не считаю приличным.
И рука, поднимающая чемодан, она тоже дрожит
при этом.

Уехать!
Никогда не вернусь обратно,
никогда не вернусь, потому что не возвращаются те,
кто уехал.
Место, куда возвращаются - всегда другое.
Вокзалы, куда возвращаются - всегда другие.
Не те уже люди, и мир, и само понимание мира.
Уехать, о, бог мой, уехать!.. Страшусь отъезда!
Еще маленький кусочек моего сумасшествия.
Я уже имела неосторожность высказаться про поэзию – какие стихи я считаю хорошими, а какие - плохими и почему.
Так вот, у меня есть иллюстрация про  пункт «сжатость и концентрацию».
У Борис Борисыча в новой песне есть строчка
«наступи на стакан, если он выпит»
И я каждый раз, когда слушала или вспоминала, ловила себя на том, что она как-то особенно звучит, что-то в ней большее, чем первое и второе прочтение, что она меня задевает больше, чем должна бы была (если вообще можно так сказать про стихи).
Сегодня я редактировала очередной свой текст, и, не выйдя из занудного режима, зацепилась за формальность –  ведь стакан-то не пьют, пьют то что в нем было. Стало быть, это уже намеренный, поэтический пропуск.
Выпитый стакан, разбитый стакан – хлоп, и из осколков у меня собрался мой паззл.
Потому что я вспомнила еще одно стихотворение, вот это - “The Dangerous World,” Naomi Replansky
Оно заканчивается так: «You hold me as a glass holds water./You can be shattered like a glass.»
Вот оно – то, что достраивало мне картинку, но о чем я не помнила.
И если сложить все вместе, то  в голове может оказаться целая череда образов – человек, наступивший ногой на только что опустошенный стакан (уже яркий образ)
Человек, опустошенный и выброшенный кем-то прочь, словно стакан (о чем в песне раньше)
Человек, опустошивший сам себя, жить быстро-умереть молодым и разбивший себя вдребезги, как стакан – очень рокнролльно, все как мы любим.
Человек, разбитый, словно стакан, как у Реплански – и ты, читатель, проливающийся, словно вода, из объятий этого разбитого, пропадающий, больше ненужный.
В принципе можно пойти и дальше, оба текста это позволяют,  но можно остановиться и здесь – совершенно достаточная иллюстрация того, как лаконичное выражение оказывается головоломкой, скрывающей много-много разных вариантов, которые и составляют глубину образа. И читать-слышать такое каждый раз как по тонкому льду проходиться: одно движение мысли – и провалишься.
И я тут, конечно, не о том «что хотел сказать поэт», не люблю этот подход, я о том, что прочла я – читатель. Но если бы поэт взял и все расшифровал, а потом три абзаца в рифму пояснял расшифровку – глубина бы обернулась пустышкой. Так что спасибо тем, кто не расшифровывает, оставляя нам глубину и возможность ее познать.

книги

Jan. 24th, 2016 07:44 pm
вчера мне вдруг пришло в голову, что герой-расказчик Ночи в Лиссабоне тоже сбежал в Лиссабон из Берна - как и герой-расказчик  Ночного поезда в Лиссабон. Не в силах уснуть, я выстроила на этом столько теорий и усмотрела тучу сходства - чтобы утром, проверив, обнаружить, что никакой там был не Берн, конечно,  что за бред, а немецкий совсем даже город Оснабрюке.
Впрочем, схождений все равно много. И роман-в романе, и крах стержнегого героя, связанный с женщиной, да кучу всего можно  нарыть, если пофантазировать. И неудавшиеся путешествия через океан - оба остались в Лиссабоне.
Ну и вообще, как не сопоставлять с Ремарком?
Про мультик "Ветер крепчает" и Ремарка, наверное, все уже подумали и написали. И тем не менее. Все победит чахотка, что бы герой не выбирал, а всех непобежденных чахоткой все равно победит война - конец в реальности постмодерна один для всех. Миядзаке ссылается на стих Валери, а у Валери стоит эпиграфом  Пиндар: "Ищи себе, смертный, у богов уменья по уму, ступени по стопе, помни, в какой мы доле. Не пытай бессмертия, милая душа – обопри на себя лишь посильное".
Какой герой правее - тот что уезжает в горы или тот, что остается конструировать машины?  Если развивать Пиндара, как это, возможно, сделал Гораций - "наступающий день называя неверным и дальним, убегающий нынешний не выпуская из рук." - то, возможно, что и старший герой. Впрочем, это решать каждому.
пс - про географию, проверила  насчет Мерсье и Ремарка - каждый поселил беглеца в своем родном городе! Хаха, все-таки есть сходство, хоть и не такое, как я подумала))
Книги этого года – попыталась вспомнить, какие книги запомнились из прочитанных в этом году. И ух ты! Оказалось, их довольно много.
Лоуренс Даррелл и его Горькие лимоны.
Донна Тартт. Вообще вот, конечно, иллюстрация могучего культурного контекста – если не фокусироваться на мысли «когда же я прочла», то в сознании царит полная уверенность, что «я это всегда помнила», проходили в школе, и вот еще глоток чая – и я вспомню, как мы обсуждали Щегла на уроках. Но если взглянуть правде в глаза – то только прошлой зимой прочла, по совету мужа. В общем, Тартт крутая, что сказать.
Потом я попыталась приобщиться к Монро, но не смогла, зато по следам ее прочла, кстати, еще и то, что в школе я пропустила (и хорошо) – рассказы Сэлинджера о бытовом людоедстве. Все-таки у американцев - у Селинджера, Теннесси Уильямса и других на редкость яркие эти истории, страх и ужас. Каждый раз хочется метафорически пощупать живот и проверить, нормально ли срослись швы, а герои-то так и живут внутренностями наружу, и их селезенки и желудки пульсируют в ладонях у читателя.
Сворачивая в сторону расслабленности – дочитала переведенного у нас Бигла – сагу об архаических развлечениях. Все хорошо в свое время – и мое время для этих развлечений пришлось на этот год.
Роман Шмараков – "Овидий в изгнании" заставил меня хохотать, а «Под буковым кровом» - хлопать в ладоши. У мастера не стреляющее ружье стреляет в два раза громче, видимо, потому что выстрел - как хлопок одной ладони.
Тхить Нят Хань и чудо осознанности и пара книг Пенмана и ко – это не художественное, но они тоже оказались в этом году очень важны.
А вы что важного прочитали в этом году?
Говорят, лучшие фильмы снимают про то, как снимают кино. Теперь могу развить: лучшие романы пишут про то, как пишут романы. Раньше я не могла оценить этот литературный прием, но теперь стало мне это счастье понятно и доступно.
Роман Шмараков, "Овидий в изгнании".
Пока в процессе. Что еще радует - текст насыщен настолько, что я наконец-то уже почти неделю читаю роман объемом в 900 страниц электронной книги - обычно мне хватает на два вечера. Но тут... тут нужно читать медленно. Быстро не получается еще и потому, что пресс не выдерживает нагрузки - столько хохотать я не могу. Когда я читаю его в полночь в ванной, соседи, полагаю, думают всякое.
И да, сантехники больше никогда не будут прежними.
Я, как дочитаю, еще напишу, но если вы такое любите - бегите читать. Если вы пишете, сочиняете или видели-знаете, как это бывает - бегите совсем бегом, вы оцените)
Впаяю цитату, не могу:(это герои пишут роман)

- Федор, негодуя, зaхлопывaет дверь холодильникa, но вaренaя колбaсa не дaет ей зaкрыться, Лерa выскaкивaет оттудa, удaряет Федорa колбaсой по голове, потом еще и еще, отчего он тут же решaет уехaть обрaтно нa островa…
- Вaсь, ты же говорил, он не оттудa приехaл…
- Невaжно, нa Землю Фрaнцa-Иосифa… "Дa здрaвствует имперaтор Фрaнц-Иосиф!" - кричит он, спешно покидaя сумрaчный дом…
- Вaсь, не перегибaй обрaзовaтельную плaнку, читaтель не оценит, - остерег млaдший.
- А онa, отшвырнув нaдломленную колбaсу, бросaется нa дивaн и истошно кричит: "Господи, кaк же мне это нaдоело! Кaк нaдоело мне это все! Кто бы знaл бы!"
Средний сaнтехник прокричaл это, кaк рaненaя чaйкa, и смолк, тяжело дышa.
- Вaсиль, - осторожно скaзaл Семен Ивaныч, - не нaдо выжимaть сердце в чернильницу, это порочный путь. Вон нa Мюссе посмотри, до чего дошел человек. Нa рaсстоянии нaдо держaться от сюжетa, a то коготок увяз - всю птичку сaктировaть.
- Прaвдa, Вaсь, - поддержaл млaдший, - поспокойней. Ну, что нервничaть из-зa этого ромaнa. Ну, не нaпишем, в конце концов, и не нaпишем, во вторник еще мы и знaть не знaли о нем, и ведaть не ведaли. Не рaсстрaивaйся.
Средний смолчaл.
Все, как всегда, началось с дискуссии на фейсбуке. Не сдержав желчи, я сказала про одного товарища – «плохой поэт». На что меня справедливо спросили – «почему ты так думаешь?»
Прошла уже, наверное, неделя,  и я поймала себя на мысли о том, что про себя уже давно веду бесконечный монолог с табуретки. Пора с этим завязывать,  и сказать все вслух!
Конечно, с моей стороны это попытка описать велосипед – думаю, по этому поводу написаны миллионы страниц) Однако я расскажу почему именно я считаю те или иные стихи хорошими.
Причем именно стихи. Более точно будет говорить про конкретное стихотворение, потому что у любого поэта случаются стихи и плохие и хорошие. Ну или так – плохие и не очень плохие) «Плохими поэтами» я  обычно эмоционально называю таких, у которых стихов много, а признаками хороших не обладает ни одно из произведений. Короче, все что не хорошо – не хорошо. Тут, опять же, нет четкой градации черное-белое, есть, как всегда непрерывный континуум, ну вы поняли. Мне кажется, я расшаркалась достаточно, пора приступать к делу.
Итак, что же такое для меня хорошие стихи?
1) Прежде всего поэзия – это мелодика, ритм, певучесть. Сразу сделаю отступление: вообще любое произведение хорошо, когда в нем есть единство формы, содержания и идеи. И любое выбранное художественное средство – будь то ритм, рифма или метафора, выбор слов – они должны работать на идею. Если ты не используешь ритм – за каким фигом писать стихи? Пишите прозу! Так что в хороших стихах, как правило, и все эти ритмические штуки – паузы и ударения, и звуковые – аллитерации и др,  - работающие вещи. Если они случайны, если пауза, сбой ритмической интонации никакой нагрузки не несет – это дефект. Мне кажется про это говорил Персуорден в Александрийском квартете: "Идиотка, - ответил он ей, - у тебя душа клерка. Для тех, кто любит поэзию, не существует такой вещи, как vers libre». Именно поэтому, когда я вижу строчки непричесанные не из-за замысла, а из-за небрежности автора, у меня мысль тянется к бензопиле.
Нет, не обязательно стих должен быть рифмованным или ритмичным. После сияющего ритмического совершенство Пьяного корабля Рембо забабахал  Одно лето в аду – без рифм и ритма, но, мне кажется, ни у кого не возникнет и тени сомнения, стихи ли это. Ни слова не переставить и не заменить, все идеально и все  прекрасно отражает то, что автор хочет отразить. «Чудовищный город, ночь без конца.» Поэзия? Конечно!

2) Хорошее стихотворение, как правило, напрашивается на перевод, не смотря на то, что стихи, вроде как, непереводимы. И переводы окружают его, как спутники планету.читать дальше на свой страх и риск? )

April 2017

S M T W T F S
      1
2 34 5 6 78
9 101112131415
1617 1819202122
23242526272829
30      

Syndicate

RSS Atom

Most Popular Tags

Style Credit

Expand Cut Tags

No cut tags
Page generated Jul. 7th, 2025 12:11 am
Powered by Dreamwidth Studios